Настроение у Рин было не из лучших. Около недели назад она начала работу над автопортретом, и все было нормально до тех пор, как Эми не вздумалось посмотреть, что оный автопортрет собой представлял. Дело в том, что оный автопортрет был изображен плотным слоем крайне неохотно отмывающихся акриловых красок на невесть откуда взявшемся миленьком настольном зеркале. Рин пыталась убедить её в том, что мыть зеркало не следует (черт возьми, должно же быть у этого предмета хоть какое-то применение!), но не преуспела, в связи с чем неоконченный автопортрет пришлось превентивно спасать от возможного акта вандализма.

Одна радость – клуб рисования, в который Рин сподобилась переправить неоконченный портрет, сегодня собирался на большой перемене и все уже успели разойтись, потому можно было не волноваться, что подобную склонность к уничтожению предметов искусства проявит кто-то еще. В остальном же все было не слишком хорошо – освещение было не таким, как в комнате, и, кроме того, категорически не получалось занять именно такую позу, как дома (сидя на кровати и поставив зеркало у изголовья).

Краска ложилась толстым непрозрачным слоем, участков, которые еще проявляли жалкие потуги показывать отражение, с каждой минутой оставалось все меньше. Соразмерно уменьшалась и увлекательность. Однако Рин все еще была поглощена рисованием настолько, что даже не заметила резко распахнувшейся двери. Она дала себе труд оторвать взгляд от рисунка только тогда, когда дверь с шумом, от которого на мгновение содрогнулось все здание, захлопнулась обратно, да и то – не сразу.

Так или иначе, Рин порешила, что стоит все-таки посмотреть, из-за чего вдруг хлопает дверь, подняла голову, но никого, кто мог бы быть ответственным за произошедшее, не обнаружила. Однако стоило ей придти к выводу, что дверь почему-то открылась и вновь закрылась сама, мысленно спросить себя, что за удовольствие двери находят в подобной жизни, и снова опустить взгляд к рисунку, как дверь вновь растворилась, еще громче прежнего. На этот раз причиной была не воля самой двери, потому что возмутитель спокойствия тут же заявил о себе приветственными возгласами.

Прищурившись, как Клинт Иствуд, Рин бесстыдно оглядела девушку в дверях с ног до головы (опознать не удалось, но девушка, видимо, её знала, поэтому спрашивать имя не было бы глупо), а затем все тем же прищуренным взглядом окинула всю комнату. Вне всяких сомнений, это была та самая комната, в которой собирались «рисовальщики», но, увы, в комнате не обнаружилось ни одного рисовальщика, пригодного к предъявлению в качестве вещественного доказательства (какая неожиданность). Быть голословной не хотелось, но не хотелось и разочаровывать неопределенным ответом.

– Как правило, да… – немного грустно произнесла Рин, безуспешно попытавшись при этом натянуть на лицо гримасу уверенности в собственных словах.
– Нет, а что это? – уже более воодушевленно ответила вопросом на вопрос она, внутренне обрадовавшись, что разговор без её помощи ушел от скользкой темы. На самом деле, Рин догадывалась о значении этого слова, но предпочла, чтобы разговор развивался в этом направлении, а не в другом. Кисть выскользнула из пальцев, и у портрета появилась дополнительная прядь волос с левой стороны, похожая на одинокую длинную косичку. У нарисованной Рин почему-то были ярко-красные волосы.

Отредактировано Tezuka Rin (2013-11-17 03:19:23)

На мгновение Рин зажмурилась, и, судя по напряженно наморщившемуся лбу, попыталась усилием воли заставить кого-то из рисовальщиков появиться в кабинете, в чём почему-то вновь успеха не добилась. Пришедшую же в голову с некоторым опозданием идею же предоставить в качестве оного себя она справедливо отвергла – если уж заляпанный краской комбинезон и картина на зеркале (которые девушка в дверях, несомненно, видела) не впечатлили, то более убедительные доказательства своей принадлежности к «рисовальщикам» все равно придумать было невозможно.

– Вероятно, да… – с отчетливо слышной интонацией человека, признающего, что сумма двух и двух равняется четырем, а не пяти, ответствовала Рин, а затем, с немного неестественной улыбкой, добавила: … Но ведь это только доказывает, что сегодня совершенно исключительный день! – популярное заблуждение о том, что исключения якобы подчеркивают правило, категорически ей не нравилось (и вдвойне не нравилось использовать его самой, а не слышать от кого-то другого), но в данной ситуации выбирать особо не приходилось.

Впрочем, в данном случае это было правдой. День выдался определенно не самый ординарный – пока прошло едва больше половины, в Рин уже успела, помимо размышлений о внутреннем мире дверей, почувствовать себя кем-то вроде спасителя культурного наследия человечества и успешно, казалось бы, спасти его. А потом, по злой иронии, самолично же принять участие в порче оного наследия – самым что ни на есть возмутительным образом.

Порча, правда, вышла не самая существенная. При желании можно было бы успеть стереть лишнюю линию (под ней была уже высохшая краска), а можно было дождаться, пока она подсохнет, и затем закрасить (слой краски все равно уже и так был чертовски толстым, и такое исправление погоды не делало). Рин выбрала второй вариант – точнее, проговорила про себя, что второй вариант лучше, на данный же момент действия её попадали под третий вариант, «оставить как есть».

Она хотело только поднять с пола упавшую кисть, и, возможно, попытаться вытереть тряпкой пятно, и непременно бы это сделала, если бы не увлекательнейшая (но, вы, короткая) история о сетевых зомби. Тон голоса девушки – как бы между делом спросить имя? – был чертовски завлекательным, а позу, в которую она встала после, Рин про себя идентифицировала как позу проповедника за кафедрой. Поэтому немудрено, что она рассчитывала на более длинный рассказ о сетевых зомби, и не получив его, была почти разочарована.

Не успев быстро сориентироваться после резкой смены темы, от природы обладавшая неуёмным воображением Рин очень живо представила себе очень большого барана. Баран был один, без каких-либо других предметов, которые позволяли бы судить о его размере, и хотя было и так понятно, что он очень большой, воображение решило дополнить картину. Перед мысленным взором возникла ферма. Половину площади окруженного высокой деревянной изгородью поля безраздельно занимал баран (настолько огромный, что мог перешагнуть через изгородь), а на второй половине в поте лица работали (почему-то все сразу) Фай Франц, Судзуки Сагирикава, Камуи Тоширо и Аки Комура.

Правда, Рин не знала никого из этих четверых, но в не очень чистой рабочей одежде и широкополых соломенных шляпах все равно было непонятно, кто есть кто. В общем и целом, картина виртуальной фермы очень даже понравилась. Понравилась настолько, что Рин даже осмелилась решительно, даже несколько вызывающе спросить:
– А что плохого в виртуальных фермах? – об этом вопросе она, правда, сразу же пожалела, вспомнив, что из-за оной фермы кто-то из четырех человек пропускает занятия. Очевидно же, что пропускать занятия – плохо.