День плавно шёл к своему завершению, уроки давно кончились, даже участники кружков расходились – Микате, застывшей за учительским столом, это было хорошо видно из окна. Она же, подперев руками лицо, то и дело вздыхала. Лежащий на столе перед ней планшет вёл себя в этой ситуации так, как и положено неодушевленному предмету, а именно, никак не реагировал на жалобные вздохи. Ну что ж, хотя бы в этом он действовал так, как положено. Правда, если подумать, так же он действовал и при нажатии кнопки включения, что уже было несоответствием, и именно эта причина заставляла Микату вздыхать с интервалом примерно пять минут. Если эта «инновация», так горячо рекомендованная Номией, собиралась вести себя так всегда, то это было самым бесполезным нововведением в образовательный процесс.
Вообще-то, Миката с самого начала не считала нововведение полезным, и к энтузиазму наставника отнеслась так же, как относилась к любым раздражителям – постаралась тотально абстрагироваться. Единственным вопросом, который она задала после лекции на тему «Информационные технологии в искусстве», был вопрос «почему я?». Номия, покосившись на Тезуку, произнёс ещё одну лекцию, заключающуюся приблизительно в следующем: из двух перспективных участников клуба наиболее подходящим для планшета была именно Токаге. Тезука, до которой Микате было как до Марса во многих областях, не подходила по причине отсутствия того самого, для чего этот планшет и делался.
В рекомендации изучить функции планшета Микате, после получасового сидения наедине с этой штукой, чудилось издевательство, потому что плод информационных технологий категорически отказывался мигать лампочками, включать экран или хотя бы истерично пищать, оставаясь на вид тем же куском пластика и металла. Итак, ученики уже могли быть в общежитии, а Миката всё ещё не пришла к консенсусу с чудом человеческой мысли, посланным на её голову из глубин преисподней.
Токаге устроилась головой на поверхности стола и закрыла глаза. В голову пришла мысль о том, что неплохо было бы взять кисточку, краски и хорошенько прокрасить экран планшета, чтобы потом на удивленный вопль Номии ответить сакраментальное «я так вижу». Но в итоге мысль эту Миката всё-таки оставила на потом – планшет был не виноват в её тёрках со всеми «благодетелями», затащившими её в эту школу, да и не дай бог Номия углядит в этом издевательстве над невинным планшетом новое веяние искусства – и вот через пять лет все будут красить планшеты, прославляя новый стиль «токагизм». Ужас, да и только.
Можно было поступить ещё проще: уйти сейчас, а завтра сказать учителю, что разобраться с инновацией не удалось, да только Номия бы устроил лекцию на тему использования планшетов, сопровождаемую энергичными взмахами рук и закатыванием глаз, будто наставник то ли яйцо пытался снести, то ли улететь – да так и не решил, что именно сделать, поэтому метался между двумя этими занятиями. Ещё стихи обязательно прочтёт, на тему отношений человека и техники, и тогда Миката поступит, как один русский дворянин, застреливший другого русского поэта – избавит мир от одной творческой личности.
Ах да, просто уйти, чтобы потом соврать о доскональном изучении планшета и наотрез отказаться от его использования фразой «мне не нравится», Миката тоже не могла. Врать она не любила больше, чем Номию.
Возможно, останься она тут одна по своей воле, всё не казалось бы настолько уж ужасным, потому что Миката в любом случае не возвращалась в комнату до наступления темноты, чтобы избежать лишних вопросов от незнакомых с ней учениц, поражённых появлением «парня» в их женской обители. Между прочим, мужская форма была куда удобнее женской, оставляя полную свободу позы рисования. Это только в новеллах художницы сидят, сдвинув коленки, и чуть подогнув ноги под стул, со спиной, в которую будто кол вогнали. С Микаты сталось бы рисовать и вниз головой, если бы ей было так удобнее, а потому долой юбки.
Она ещё раз ткнула в самую большую кнопку на планшете, вздохнула и поняла, что хорошо бы, чтобы кто-нибудь ей наконец объяснил, что тут можно сделать. Лучше, чтобы этот кто-то был бы совершенно не Номия.